«Передовые газет были ужасны – лживые, кровожадные, заносчивые.
Весь мир за пределами Германии изображался дегенеративным, глупым, коварным.
Выходило, что миру ничего другого не остается, как быть завоеванным Германией.
Обе газеты, что я купил, были когда-то уважаемыми изданиями с хорошей репутацией. Теперь изменилось не только содержание. Изменился и стиль.
Он стал совершенно невозможным.
Я принялся наблюдать за человеком, сидящим рядом со мной.
Он ел, пил и с удовольствием поглощал содержание газет.
Многие в пивной тоже читали газеты, и никто не проявлял ни малейших признаков отвращения.
Это была их ежедневная духовная пища, привычная, как пиво.
… Они вовсе не были перекроены все на один лад, как я представлял раньше. В купе входили, выходили и снова заходили люди. Чиновников было мало.
Все больше простой люд – с обычными разговорами, которые я слышал и во Франции, и в Швейцарии, – о погоде, об урожае, о повседневных делах, о страхе перед войной.
Они все боялись ее, но в то время как в других странах знали, что воины хочет Германия, здесь говорили о том, что войну навязывают Германии другие.
Как всегда перед катастрофой, все желали мира и говорили только об этом…
Он стоял перед толпой и орал о праве на завоевание всех немецких земель, о великой Германии, о мщении, о том, что мир на земле может быть сохранен только в том случае, если остальные страны выполнят требования Германии и что именно это и есть справедливость».
Эрих Мария Ремарк, «Ночь в Лиссабоне»
