Андрея Сахарова приняли в действительные члены Академии наук СССР в 1953 году, когда ему исполнилось только 32 года. Со стороны властей это был своего рода аванс и желание видеть во главе атомной физики человека с русской фамилией, пишет Евгений Беркович.
Поначалу Сахаров полностью оправдывал доверие властей, и его щедро награждали высшими орденами и премиями. Но потом положение изменилось — с конца 60-х годов он стал одним из лидеров правозащитного движения в Советском Союзе, последовательным и принципиальным критиком политики КПСС. Соответственно радикально поменялось и отношение власти к непокорному академику.
Против него была развернута настоящая травля в прессе. Сахарова клеймили как врага народа и требовали для отступника самого строгого наказания.
В 1975 году Сахарову была присуждена Нобелевская премия мира.
А потом произошел ввод советских войск в Афганистан, против чего Андрей Дмитриевич решительно протестовал. В декабре 1979 года и январе 1980 года он выступил с рядом заявлений, которые были напечатаны на первых страницах западных газет. Терпение власти лопнуло, и в январе 1980 года упрямый академик был лишен всех правительственных наград. Это было сделано, соответственно, Указом Президиума Верховного Совета и Постановлением Совета министров СССР. Но эти органы власти не могли лишить Андрея Дмитриевича звания академика. А очень хотелось…
О том, как это происходило, существует много историй. Некоторые из них вот как описал Виктор Шендерович:
«Говорят, Эмиль Гилельс, чтобы не подписывать позорных писем, провел несколько ночей в поезде «Красная стрела».
Мобильных телефонов, слава богу, еще не было в природе: звонили профессору домой, а профессора дома нет. Уехал в Ленинград! Начинали искать в Ленинграде, а он уже, тихой сапой, на Московский вокзал… Так и ездил туда-сюда мимо Бологого, пока не стихло.
Но многим увернуться не удавалось.
В те же милые времена Сахарова исключали из Академии наук.
Под страхом кадровых репрессий собрали кворум, прислали куратора из ЦК, и процесс пошел. Позориться никому не хотелось, но и деваться было некуда.
И вот какой-то членкор робко заметил, что, мол, оно конечно и все понятно, но как-то так сложилось, что академик — звание пожизненное и еще не бывало, чтобы академиков исключали. Нет прецедента.
На этих словах вдруг оживился академик Капица.
— Как нет? — звонко возразил он. — Прецедент есть!
Куратор из ЦК КПСС облегченно вздохнул.
— В тридцать третьем году из Прусской академии наук исключили Альберта Эйнштейна! — закончил Капица.
Наступила правильная педагогическая тишина — и Сахаров остался советским академиком.
А еще один голос в защиту Андрея Дмитриевича в те дни из уст «атомного» академика Александрова прозвучал. Какой-то партийный начальник в академических кулуарах заметил про Сахарова:
— Как может он членом Академии быть? Он же давно не работает!
Александров ответил:
— Знаете, у меня есть член, он тоже давно не работает, но я держу его при себе за былые заслуги!
Осуждению Сахарова, между прочим, надлежало быть всенародным, и вместо утренней репетиции во МХАТе открытое партсобрание назначили. Стоя в трибуне, парторг Ангелина Степанова маралась о решения партии и правительства — коллектив кочумал, пережидая неизбежное.
Кто посовестливее, отводил глаза, кто поподлее, лицом подыгрывал, а группа мхатовских «стариков», расположившись в задних рядах, своей жизнью жила, включавшей в себя утреннюю фляжку коньяка. Оттуда оживленный гур-гур доносился, очень обидный для парторга, потому что мараться приятно со всеми заодно, а делать это в одиночку обидно.
И Степанова не выдержала.
— Товарищи! — прервала она собственные ритуальные проклятия в адрес академика. — Что вы там сзади отсиживаетесь? Михаил Михайлович, — ядовито обратилась она персонально к Яншину. — Может быть, вы хотите выступить, сказать что-нибудь?
Яншин вздохнул и сказал:
— Хочу.
Встал и пошел к трибунке.
— Минута времени вам! — почуяв недоброе, предупредила Ангелина Степанова.
— Хорошо, — согласился Яншин.
Он вышел, поистине мхатовскую паузу взял, оглядел печально собрание, остановил взгляд на парторге и воскликнул:
— А ты, Ангелина, как была б…ь, так и осталась.
И поглядев на часы, сообщил:
— Еще 40 секунд осталось».
