—Ты хочешь трахаться, а я хочу заниматься любовью. И вряд ли у нас что-то получится. Впрочем, возможен компромисс: мы с тобой займемся сексом… — объясняет девушка молодому человеку, пришедшему к ней в гости. Молодой человек в смятении. После столь сложной лингвистической конструкции ему вообще хочется допить побыстрее чай и бежать домой. С чаем хоть понятно — пьешь его и пьешь, безо всяких смысловых нюансов.
«Трахаться», «познать друг друга», «спать», «совокупляться», «заниматься любовью», «заниматься сексом»… Все перечисленные слова и словосочетания обозначает практически один и тот же процесс, но имеют абсолютно разные смыслы. Причем их еще и каждый понимает по-своему. Порой единства в толковании термина нет даже у тех двоих, что занимаются этим самым «познанием». То же самое и с отношениями: «партнер», «молодой человек», «любовник», «бойфренд»…
Классический пример этого языкового несовершенства продемонстрировал Сергей Довлатов в своем «Соло на ундервуде»: «Прогуливались как-то раз Шкляринский с Дворкиным. Беседовали на всевозможные темы. В том числе и о женщинах. Шкляринский в романтическом духе. А Дворкин — с характерной прямотой. Шкляринский не выдержал:
— Что это ты? Все — трахал да трахал! Разве нельзя выразиться более прилично?!
— Как?
— Допустим: “Он с ней был”. Или: “Они сошлись…”
Прогуливаются дальше. Беседуют. Шкляринский спрашивает:
— Кстати, что за отношения у тебя с Ларисой М.?
— Я с ней был, — ответил Дворкин.
— В смысле — трахал?! — переспросил Шкляринский…»
Мы не знаем, как правильно говорить о том, о чем так много думаем. Проблема обширна — от волнующего вопроса «Как мне тебя называть, дорогой?» до Уголовного кодекса, в котором есть лишь «действия сексуального характера», под которыми может подразумеваться как невинный поцелуй в щеку, так и суровая оргия с наручниками и хлыстами.
«Разойтись» и «развестись»
— Если использовать традиционную русскую терминологию, то я блядь, — без тени смущения объясняет женщина лет пятидесяти пяти. Она известный историк-архивист и знает, о чем говорит.
Вот уже двадцать пять лет она живет в незарегистрированном браке. По всем признакам это полноценные супружеские отношения: совместная жизнь, общий бюджет, и даже в адресе электронной почты использована фамилия мужа. Но они не расписаны, а значит, с точки зрения архаичной морали иначе как блядством их отношения назвать нельзя. Впрочем, современное общество считает эти отношения вполне допустимыми и даже одобряет их.
— По словам, которые есть в языке, мы можем понять, что представляли собой семейные отношения в разные эпохи, — рассказывает Максим Кронгауз, директор Института лингвистики РГГУ. — Какие-то слова вымываются, а некоторые — появляются. В качестве примера можно привести слова «вуй» (брат матери) и «стрий» (брат отца). В какой-то момент стало не так важно в культурном отношении различать, по какой линии происходит тот или иной дядя. В итоге осталось просто слово «дядя», а «стрий» и «вуй» выпали.
В последние два десятилетия нашему языку пришлось нелегко. Чуть ли не каждый день появляются новые сущности, и нужно их как-то отражать и фиксировать. С бизнесом и технологиями все относительно просто: мы впитали тысячи заимствований из английского. Сегодня нас уже не смущают ни «гаджеты», ни «файлы», ни даже «сейлз-менеджеры».
Язык, описывающий государственное устройство, оказался более хитрым конгломератом. Тут смешались остатки советских названий (район, область), дореволюционные обозначения (дума, губернатор) и западные заимствования (департамент, префектура, мэрия). Но эта каша довольно быстро стала привычной благодаря ежедневному тиражированию средствами массовой информации.
Секс для нас тоже был относительно новым явлением. Язык советской эпохи был очень консервативным и простым, как и сами интимные отношения. Известный лингвистический факт: эскимосы различают несколько десятков видов снега. Для только что выпавшего пушистого снега нужно одно слово, для подтаявшего — другое, для слежавшегося — третье. Интимные отношения сегодня становятся все более разнообразными и требуют обозначения отличного от привычного «трахаться».
Проблема в том, что, в отличие от ситуаций с технологиями, бизнесом и политикой, появление новых слов в области сексуальных отношений сильно отстает от возникновения новых смыслов. Конечно, пресса и медиа стали более раскованными. Но интимная лексика все равно носит оттенок табуированности и распространяется гораздо медленнее.
— Есть человеческие действия, которые издревле были под запретом. Как правило, они были связаны с «телесным низом». Это никогда не было публичным, — рассказывает Максим Кронгауз. — Секс, как правило, считается делом интимным, это дело двух, иногда больше людей, но никогда не публичное. Наше общество более патриархально, чем, например, европейское.
Дело тут даже не в запретности, а именно в интимности. Большинство из нас уже достаточно раскованны, чтобы говорить о своей личной жизни. Близкий друг может признаться, что у него с некой девушкой «случился секс». Но он не будет это делать, когда вокруг много народу. Лексика не обкатывается на массах, а значит, норма словоупотребления, признанная большинством носителей языка, появится еще не скоро.
И этой норме снова придется догонять изменившиеся социальные реалии. Прежняя схема интимных отношений была простой. Сначала юноша и девушка «встречаются». Развитие последовательное: взгляды — разговоры — держания за ручку — объятия — поцелуи — секс. Либо до секса, либо после могла наступить стадия «жениха» и «невесты», а после нее — «мужа» и «жены». Если речь шла о внебрачной связи, то это были «любовник» и «любовница». Дальше наступала старость, которая с сексуальной жизнью никак не ассоциировалась.
Сейчас все сложнее. Первое, что бросается в глаза, — обилие незарегистрированных пар в самых разных возрастных группах. Этот тип отношений встречался и раньше, но не имел такого размаха — соответственно, языковой проблемы просто не возникало. Были слова «сожитель», «сожительница», имевшие устойчивый негативный оттенок.
Сейчас явление стало массовым. Люди живут вместе по многу лет, иногда даже детей рожают, но при этом не собираются ставить штамп в паспорт. На вопрос «Почему?» следует ответ «А зачем?». По данным Всероссийской переписи, среди людей, считающих себя состоящими в браке, примерно 13% свои отношения не регистрировали. Кстати, Росстат, проводивший перепись, фактически утвердил название для расставшейся нерасписанной пары. «Разведенные» — это про тех, у кого штамп в паспорте был, и «разошедшиеся» — у кого не был.
Но тут проблема решаемая. В конце концов можно все это именовать «гражданским браком» (правда, раньше так назывался светский, то есть заключенный вне церкви, но именно брак — впрочем, слова часто меняют значение), а его участников — просто «мужем» и «женой».
— По моей субъективной оценке, слово «муж» все чаще используется независимо от официального статуса отношений. С этим я сталкивалась и в Сети, и при устном общении, — объясняет филолог Евгения Кац. — Язык таким образом фиксирует то, что совместная жизнь без штампа становится нормой в русском обществе.
Это мой друг, а это просто друг
С «гражданским браком» наш язык еще может как-то справиться. Но ведь есть и другие форматы отношений между людьми. И русский язык не готов пока дать им однозначные названия. Исследователи из Университета Миссури недавно опубликовали статью о новой стадии отношений — между свиданиями и совместным проживанием. Она называется stayover relationship: пара проводит вместе романтические вечера и 3–7 ночей в неделю, при этом каждый имеет возможность отступить на свою территорию. Внятного русского аналога для понятия stayover relationship не существует.1
А как назвать мужчину, который не живет с женщиной постоянно, а только встречается с ней по выходным, причем продолжается это уже много лет, так что появились общие друзья и совместно приобретенная собственность? Другой вариант: они встречаются раз в месяц, и ничего совместного у них нет. Третий: пара уже прошла стадию поцелуев, но зависла в этом состоянии, не дойдя до секса. Или: есть прочные социальные связи, двое повсюду ходят вместе, часть бюджета общая, а физических отношений еще нет. Кем все эти люди приходятся друг другу?
Язык напрягается и пытается задействовать все доступные ресурсы. Например, словом «друг» женщина может называть своего мужчину, имея в виду именно интимную связь. Но ведь есть же и «он просто друг» со строго противоположным смыслом.
Идея равенства подсказывает нам словечко «партнер». Но если вы со своим молодым человеком создадите пиар-агентство, он будет вашим «партнером» независимо от того, спите вы с ним или нет. Возникает полисемия.
С «любовником» и «любовницей» та же путаница. Импровизированный опрос, проведенный сотрудниками «Русского репортера», показал, что половина носителей языка уверена, что «любовник» — это только тот, кто допускает связь вне брака, другая же полагает, что супружеская измена здесь ни при чем — речь идет о любых незарегистрированных сексуальных отношениях. А еще вспоминаются времена Пушкина, когда слово «любовник» было синонимично «возлюбленному», только еще возвышеннее.
Есть еще масса вариантов — «мой любимый», «мой молодой человек», «вторая половинка», «бойфренд» и т.д., каждый из которых имеет свой смысловой оттенок. Но и это еще ничего — беда в том, что эти нюансы не всеми понимаются одинаково.
Социальные отношения, как правило, однозначно воспринимаются всеми участвующими в них сторонами. Он мне «продавец» — я ему «покупатель», они «власть» — мы «оппозиция», он «начальник» — я «подчиненный». Даже «друзья» и «приятели» — статусы, как правило, взаимные и четко маркированные.
А с сексуальными отношениями полная неразбериха. Он ей «жених», а она ему «девушка». Она считает себя «любовницей», а он ее — «подругой». Тяжело живется слову, когда о его значении не получается договориться… Представьте: девушка считает, что они с мужчиной «пара», а этот мужчина полагает, что они просто «встречаются». И тут проблема далеко не только лингвистическая, а уже психологическая.
Восьмидесятилетний бойфренд
Раньше секс считался делом сугубо молодежным, поэтому «бойфренд» и «его девушка» были вполне уместны. Но есть подозрение, что вот-вот в России случится очередная сексуальная революция, которая захватит возрастную группу старше сорока. Для «взросления» секса есть несколько предпосылок. Молодежь предпочитает учиться и делать карьеру, а разгул страстей оставляет для более зрелого возраста. Вдобавок с Запада на нас надвигается образ активной старости. Какая-нибудь немка, выйдя на пенсию, не отправляется на дачу выхаживать свой чахлый огородик, а надевает розовые шорты и начинает колесить по миру или проявлять другие формы жизнелюбия.
В России этот стиль жизни завоевывает популярность очень-очень медленно, но рано или поздно это обязательно произойдет. И активности зрелых людей будет где развернуться. Социологи из МГУ с цифрами в руках доказывают: наше самое главное отличие от европейцев — низкая вторичная брачность, особенно среди женщин.
Российские граждане и гражданки теряют сексуальную невинность примерно в том же возрасте, что и остальные европейцы. Возраст вступления в брак у нас чуть ниже, чем на Западе, но постепенно ползет вверх. Количество разводов тоже на общем уровне. А вот число повторных браков гораздо ниже. На Западе человек разводится, а потом довольно быстро снова находит партнера и вступает с ним в брак — хотя бы неофициальный. У нас же этот период нередко затягивается на долгие годы. И это открывает простор для всевозможных «промежуточных» форм отношений, с которыми язык не знает, что делать.
Лексика «легких» интимных отношений нормально воспринимается в первую очередь применительно к молодежной среде. Сказать «мой бойфренд» о мужчине, которому за шестьдесят, будет сложновато. Придется создавать и осваивать новые лексические пласты.
Блатной жаргон поможет в постели
— Когда я переводила роман Мишеля Уэльбека «Возможность острова», то обнаружила, что главная проблема в отсутствии широкой синонимии. Сейчас у нас основное нематерное слово для обозначения полового акта — «трахаться». Но нельзя же использовать только его, — сетует Ирина Стаф, переводчик. — Мне тогда помог Словарь лагерно-тюремно-блатного жаргона: там довольно много слов, которые звучат неизбито.
В русском языке так и не появилось нейтрального слова для обозначения полового акта. «Трахаться» — грубовато. «Еба…ся» — тем более. «Совокупляться» — подчеркивает, что речь идет о сугубо физиологическом акте, лишенном чувств и эмоций. «Коитус» — уместно в медицинских справочниках. «Заниматься сексом» — отдает чем-то технологическим, а «заниматься любовью» — наоборот, слишком пафосно.
Относительно нейтральным кажется глагол «спать». Но уж больно много у него значений: «1) находиться в состоянии сна; 2) иметь половую связь, состоять в интимных отношениях с кем-либо; 3) быть мертвым, покоиться в земле, в могиле». Особенно симпатично последнее соседство.
Эта проблема серьезнее, чем просто лингвистический казус. Если верить знаменитой гипотезе Сепира — Уорфа, не только наше восприятие определяет язык, но и наоборот: наличие или отсутствие слов влияет на картину мира.
— Зачастую мы сталкиваемся со сложностью вербализации сексуальных отношений и ролей в них, не знаем, как правильно назвать друг друга, — соглашается врач-сексолог Евгений Кульгавчук. — На приеме многие мои пациенты испытывают большие сложности. В вербализации непосредственно сексуальных отношений некая недосказанность иногда дает определенный шарм, заставляет играть воображение, что неплохо. У некоторых пар даже существует свой шутливый или секретный язык в том, что касается коитуса. Это вносит в отношения элемент игры: например, пара может обсуждать свои желания даже в кругу знакомых. Считаю, вариации идут только на пользу, заставляют думать, творить. И если бы половая жизнь определялась при помощи одного только простого глагола, думаю, нам всем было бы чуточку скучнее…
Наверное, разнообразие языка добавляет живости в постели. Но когда партнеры по-разному понимают одни и те же слова, договариваться сложно. И тут снова лингвистика бьет по психологии.
У нее был симпатичный афедрон
С проблемой приличного обозначения интимных органов и действий люди мучаются уже не одно столетие.
— Древнерусские церковные авторы в таких случаях прибегали к греческим словам, — поясняет заведующая сектором этногендерных исследований Института этнологии и антропологии РАН, историк и культуролог Наталья Пушкарева. — «Малакия» вместо «рукоблудие», «афедрон» вместо «зад».
Заместитель директора Института русского языка РАН Леонид Крысин отмечает несколько тенденций в употреблении слов, описывающих сексуальные действия:
— «Трахать» и «трахаться» лет двадцать назад расценивались как удачная, но все же не вполне приличная — и уж во всяком случае недопустимая в публичном общении — замена обсценных глаголов коитальной семантики. Сейчас они широко употребительны и даже приобрели переносные значения: «Ты меня совсем затрахала своими просьбами и так далее», — констатирует Крысин. — Еще один глагол, «давать», употребительный в ненормативной речи в значении «отдаться, согласиться на половой акт», может звучать и с телеэкрана, и в речи персонажа какого-нибудь фильма, и в обиходном разговоре не только носителей, но даже носительниц литературного языка, то есть женщин и девушек. Просторечное и грубое, но отнюдь не матерное слово «сиськи», которое раньше и в словари-то не попадало — это другая крайность, свидетельствующая об определенном ханжестве составителей словарей, — сейчас гуляет и по телеэфиру, и в разных жанрах бытовой речи вполне вроде бы интеллигентных людей.
Другая тенденция, по мнению Крысина, состоит в привлечении для интимных нужд академического лексикона:
— Ряд медицинских терминов вышел за пределы профессионального общения сексологов и сексопатологов: «влагалище», «вагина», «пенис», «гениталии», «половой член», «клитор», «коитус», «анус» и другие.
Но если базовые элементы сексуальной жизни мы уже научились как-то обозначать, то для всевозможных тонкостей слов по-прежнему не находится.
— В Америке и Европе существует развитая порноиндустрия со своим специфическим языком, — замечает Максим Кронгауз. — У нас же отсутствует как порноиндустрия, так и язык: в основном мы ограничиваемся грязной бранью.
В английском, например, есть слово handjob. Оксфордский словарь его трактует так: «Акт мужской мастурбации, особенно в исполнении какого-то другого человека». Имеется в виду, что мужчина достигает оргазма с помощью стимуляции половых органов руками, но скорее не своими, а своего партнера. Русский язык здесь бессилен. Как корректно описать этот процесс: «она его отмастурбировала», «он занимался онанизмом с помощью ее рук»? Звучит диковато.
Наше главное национальное богатство
Когда слов в языке не хватает, мы начинаем материться. Мат — это своего рода лингвистический ОМОН: радикальное и универсальное средство.
— В своих исследованиях русской сексуальной культуры я неоднократно подчеркивала, что обсценная лексика — иначе говоря, ругательства, русский мат — не является чем-то привнесенным в нашу культуру, а была и остается частью «нашего великого и могучего», — объясняет культуролог Пушкарева. — Когда я читала древнерусские тексты, мне неоднократно приходилось иметь дело с лексикой, которая сейчас считается запретной, а тогда таковой не была.
В качестве примера она приводит берестяную грамоту XII века. «…Якове брате, еби лежа, ебехото!» Переводится это примерно так: «Брат Яков, будь как все, парень!»
— Речь идет о позе лежа и лицом к лицу, то есть о том, что сейчас называется «миссионерской позицией». Она пусть и с оговорками, но допускалась осуждавшей греховные соития церковью, — поясняет Пушкарева. — Призывая делать дело лежа, автор грамоты, по сути, говорил: «Не выпендривайся, будь как все!»
Пушкарева приводит еще один пример — письмо Льва Троцкого его жене Наталье Седовой-Троцкой, сохранившееся в библиотеке Гарвардского университета.
— В нем он называет жену на «вы», очень ласково, но при этом пишет такие слова, которые в печатном виде неупотребимы, какую бы эмоциональную близость ни выражали… Я не рискую их цитировать, поскольку они именно непечатные, но в рукописном письме близкой женщине были для Льва Давидовича естественными и выражающими его нежность.
Мы все-таки осмелимся привести часть этого письма: «…с тех пор как приехал сюда, ни разу не вставал мой бедный х…й. Как будто нет его. Он тоже отдыхает от напряжения тех дней. Но сам я — весь, помимо него — с нежностью думаю о старой милой п…е. …простите, Наталочка, эти строчки, кажется, первый раз в жизни так пишу Вам…»
Анизотропная постель
Между мужчинами и женщинами наблюдается неравенство не только физиологическое, но и лингвистическое.
— Примечательно, что слово «бойфренд» получило более широкое распространение, нежели «герлфренд», — говорит Максим Кронгауз. — Для женщин очень важно как-то обозначить своего партнера, показать, что «объект» уже занят. Для мужчин это не является делом первостепенной важности: есть отношения и есть. «Женские» и «мужские» слова ведут себя по-разному, так как женщины и мужчины по-разному нуждаются в обозначении, фиксации партнера с помощью слова.
Неравенство касается и употребления мата:
— Увидела в Сети упрек одной сестры по полу. «Мы, значит, должны глотать ваш цветастый мат, а сами при этом нежно потупить глазки и пахнуть фиалками от благодарности за оказанное внимание?» — цитирует Пушкарева. — Табуированная лексика в женских устах заметнее и осуждается строже.
Профессор Харьковского политехнического института доктор филологических наук Елена Горошко провела цикл исследований, посвященных разнице между женским и мужским языками.
— Я вышла на эту тему еще в 1988 году, будучи судмедэкспертом, — рассказывает Елена. — Было тогда одно дело — нас попросили сказать что-то о личности автора по тексту, не по почерку. Методик таких еще не было. Дело серьезное: похищен ребенок. Я сделала работу по количественному анализу письменных текстов, позволяющую с большой вероятностью различить, кто писал текст: мужчина или женщина.
В русском языке разница между мужчинами и женщинами проявляется в вероятности употребления тех или иных слов.
— Это отличает русский, скажем, от японского, где существуют отдельные мужской и женский языки, — поясняет Горошко. — Есть еще теория адроцентризма языков. Допустим, в германских языках мужской взгляд на мир более выражен. Что касается описания сексуальных и любовных отношений, то в письменной речи у мужчин язык менее табуированный: там больше армейского и тюремного жаргона, употребления нецензурных слов как вводных. Мужчина может сказать: «Я ее поимел, оттрахал». Извините. Женщина, употребляя инвективную лексику, будет более эмоциональна. Ну, такой вот пример: «И какая же ты блядь!» Или женщина может сказать «горячая е…я». У мужчин эта лексика семантически опустошена. Женщина никогда не скажет: «Вот идет какой-то х…й», потому что для нее это слово означает половой член. А для мужчины в этой ситуации оно ничего не значит.
Характерный пример неравенства в употреблении слова «ухажер». Применить это слово к женщине просто невозможно: язык не позволяет.
— Мужчина — ухажер, а женщина — та, за которой ухаживают. Вот здесь и проявляется адроцентризм языка, — признает Горошко. — Модель мы видим только со стороны мужчины.
Грядущая революция
Стирание границ между женским и мужским языками — одна из тенденций, которая будет проявляться в интимном языке уже в ближайшие годы. Происходит это тихо, постепенно, но уверенно. Патриархальные стереотипы отмирают.
Меняются традиционные гендерные роли. Женщина перестает быть объектом охоты. Слова «дать», «отдаться», «поиметь» уже не несут такого однонаправленного смысла: «дать» может уже и мужчина. Не исключено, что весь пласт агрессивно-мужской лексики станет менее употребимым. Если сегодня преобладает «я ее трахнул», «он меня трахнул», то, скорее всего, через несколько лет доминировать будет равноправное «мы трахались». Точно так же уменьшатся лексические признаки мужской агрессии: «вздул», «поимел», «натянул», «порол». Сексуальный язык станет симметричным.
Другой тренд — продолжение процесса детабуирования:
— Эта проблема есть почти во всех языках кроме тех, в культурах народов которых секс не был табуирован — хинди, санскрит, например. Make love — тоже не лучшее выражение для того, что оно пытается описать. Язык — отражение культуры народа, и по мере смягчения табу будут появляться все новые, более точные слова сексуально-любовной тематики, — считает директор Центра супружеской психотерапии Александр Кузнецов.
Не исключено, что в русском языке появятся и принципиально новые слова. Например, филолог Михаил Эпштейн еще лет десять назад предложил ввести в оборот слово «любля» — более романтический аналог слова «е…ля». Неологизм вроде бы не прижился. Правда, в конце 2011 года на московской сцене был поставлен поэтический спектакль под названием «Любля», посвященный личным отношениям между офисными работниками. Возможно, у этого слова все-таки есть будущее.
Ну а самое главное, что должно произойти с интимным языком, — это установление консенсуса. Смысловые нюансы каждого из десятков этих слов должны пониматься одинаково и в обществе в целом, и в каждой постели в частности.
Галина Гончарова, Алексей Торгашев, Григорий Тарасевич
При участии — Натальи Зайцевой, Константина Мильчина и Юлии Идлис
expert.ru
