Благодаря профессии мне зачастую доводится общаться с самыми старыми людьми, которых я только знаю. И знаете, что? Их ответы на многие мои вопросы идут совершенно вразрез с большей частью наших представлений о том, что такое старость, и что делает нас счастливыми.
Мои убеждения и представления, касающиеся старых людей, впервые начали рассыпаться прахом тогда, когда одна из моих прихожанок, женщина, которой было тогда далеко за 80, пришла ко мне в поисках духовного наставления. Несколько лет назад она овдовела, но причиной ее тревог и сомнений была вовсе не потеря ее супруга, с которым они прожили столько времени вместе. Дело было в том, что она влюбилась вновь — да еще в женатого мужчину.
И когда она рассказывала мне об этом за чашкой чая, сморкаясь и утирая слезы очередной салфеткой, я пыталась быть внимательной и сочувственной, как мне и подобает. Но если честно, внутри я была невероятно удивлена осознанием того, что даже когда людям за 80, они все еще могут влюбиться — с бабочками, пляшущими в животе, ночными рыданиями в подушку — словом, совершенно как подростки.
Одной из самых странных и восхитительных особенностей моей работы, как священника и исповедника, в том, что я раз за разом становлюсь советником и доверенным лицом людей самого разного возраста. Порою я работаю с людьми, которые вдвое, а то и втрое старше меня. Это дает мне просто неоценимый жизненный опыт.
Наша экономическая структура общества и рабочая сила сильно стратифицированы, и большинство людей работают и общаются на постоянной основе с людьми своей возрастной группы. Но, так как я — священник в одной из конфессий, паства которой состоит главным образом из людей в возрасте, в основном имею дела с людьми возраста «хорошо за 60». Когда я только взялась за эту работу, предполагала, что раз я женщина слегка за 30 из корейской семьи, живущие в США, мне будет трудно установить близкий контакт со всеми этими людьми… Впрочем, прошло совсем немного времени, прежде чем я поняла, насколько ошибалась.
У каждого из нас есть свои радости, надежды, страхи и стремления, которые никуда не деваются, сколько бы лет нам ни было.
До недавнего времени я ошибочно связывала очень многие глубинные стремления и амбиции с энергией и идеализмом молодости. Мое подсознательное и не подвергаемое мною сомнению предположение гласило, что якобы пожилые люди со временем «перерастают» все это — просто потому, что со временем они становятся более философски настроенными и мудрыми людьми. Или наоборот: они отказываются от всего этого потому, что разочаровываются в жизни, и лишаются желания чего-то делать и жизненной силы.
И когда я, наконец, начала понимать, что мои предположения могли быть совершенно неверными, решила заняться настоящим исследованием скрытой от внешних взглядов жизни пожилых людей. Я хотела знать, кто они на самом деле, и чему они научились за долгую жизнь.
Используя в качестве человеческого ресурса паству моего прихода, я провела интервью с несколькими прихожанами «за 90», вооружившись ручкой, блокнотом, вниманием и обещанием сохранить анонимность всех собеседников. Я была смелой и задавала им даже весьма и весьма нескромные вопросы — об их страхах, надеждах, сексуальной жизни и ее отсутствии, и так далее. И, к счастью, все эти люди были более чем готовы пойти мне навстречу. Большинство из них были даже польщены моим интересом, так как современное общество склонно забывать о людях в возрасте.
Я начинала каждый разговор с того, что спрашивала, о чем они больше всего сожалеют. Понимала, что нельзя прожить такую долгую жизнь, не взглянув на жизнь с самых разных сторон. Большинство их сожалений, как оказалось, касаются их семьи.
Как правило, им хотелось, чтобы отношения между ними и детьми, либо между их детьми, сложились бы в свое время иначе. Я видела, что совершенные ими когда-то ошибки все еще причиняют им боль и страдания, даже после стольких лет.
У одной из моих прихожанок было двое детей, которых она не видела, и с которыми не общалась более двадцати лет. Она жаловалась мне на то, что только это не дает ей уснуть по ночам.
После этого я переходила к самым счастливым моментам их жизни. Каждый из этих людей возрастом за 90 (практически все из которых давно похоронили своих спутников жизни) считал самым счастливым временем своей жизни тот период, когда их супруги были живы, дети были маленькими, и они все жили вместе.
Как молодая мать и человек, работающий полный рабочий день, часто мечтала о будущем, когда в нашем доме поселится тишина, и я смогу, наконец, отдохнуть. Потому я тут же спрашивала их: «Но разве эти времена не были для вас самыми беспокойными и полными стресса?» Все мои собеседники согласились, что это действительно было так. Но они все равно без тени сомнения считали, что это были самые счастливые дни, месяцы и годы их жизни.
Их ответы меня, если честно, весьма заинтриговали. Прежде всего потому, что они шли совершенно вразрез с популярной статьей о счастье под названием «U-образный изгиб жизни», опубликованной в «The Economist». Эта статья стала «вирусной» в 2010 году, и ее обсуждали все мои родственники и друзья. Это контринтуитивный, но выглядящий вполне логично анализ, который пришелся по душе моему поколению.
Теория «U-образного изгиба» родилась после того, как авторы этого термина свели воедино результаты нескольких исследований счастья и благополучия. Они пришли к выводу, что счастье, удовольствие и радость в жизни любого человека достигают своего наинизшего уровня в так называемом «среднем» возрасте.
Причем падение начинается, когда нам за 20 и депрессия достигает своего максимума примерно к 46 годам, которые авторы исследования окрестили «грустью среднего возраста». Однако уровень счастья не только приходил в норму, свойственную молодости, но и становился выше, когда возраст участников становился за 70 лет. Исследователи предполагают, что эта «грусть среднего возраста» возникает из-за постепенно возрастающего количества семейных, профессиональных и финансовых требований к типичному человеку в эти годы жизни.
Ища причины восстановления уровня счастья после резкого падения в среднем возрасте, исследователи заключили, что когда мы приближаемся к 70 годам, мы начинаем более охотно принимать сами себя, на нас перестает лежать ответственность за наших детей, мы становимся менее амбициозны и начинаем больше обращать внимание не на будущее, а на настоящее.
И я поняла, что ответы моих прихожан, образно говоря, выбрасывали популярную теорию «U-образного изгиба» прямиком на помойку. И я подумала — возможно, счастье куда более сложно и неоднозначно, чем мне казалось раньше. Возможно, по мере того, как мы стареем, критерии того, что делает нас счастливыми, постепенно меняется.
Когда мы молоды, мы, вполне возможно, гораздо чаще думаем о счастье, как о чистом, ни от чего не зависящем чувстве вместо того, чтобы воспринимать его, как состояние довольства, осмысленности или изобилия — с которым чаще всего ассоциировали опрошенные мною люди пожилого возраста.
И тем не менее их ответы стали для меня весьма отрезвляющими — они напомнили мне о том, что мне стоит прямо сейчас начать ценить и запоминать нынешние полные хаоса дни постоянной смены подгузников, вечного недосыпа и самого минимума свободного времени, которое действительно могу потратить на себя. Я поняла, что все это на закате жизни вполне может оказаться моим самым счастливым периодом жизни.
Мне до смерти хотелось спросить своих собеседников, действительно ли их супруги (с которыми многие из них прожили по нескольку десятку лет) оказались в конечном итоге любовью всей их жизни. Как оказалось, для некоторых это оказалось действительно так, а для других — не совсем. Но в обоих случаях они старались сделать свой брак достойным и крепким.
У меня создалось впечатление, что после того, как они обзавелись детьми, брак стал для их счастья куда менее важным, чем общая семейная динамика и стремление в будущее, воплощенное в детях. Однако эта фиксация на семейном благополучии вовсе не означала, что их либидо и тяга к романтике внезапно куда-то исчезли. Им все еще хотелось, чтобы их водили на свидания и дарили цветы, чтобы в их жизни было место чуду. Им все еще время от времени казались привлекательными в романтическом плане люди со стороны.
И это никуда не делось даже сейчас, когда для следующего поколения они превратились в «классических» дедушек и бабушек. Конечно, секс по мере того, как они старели, становился для них более утомительным, как, собственно, и мастурбация, но их тяга к романтике и желание безраздельного внимания других людей оставались столь же жгучими и сильными, как и в годы их молодости — в чем я неоднократно убеждалась.
Старость, кроме вполне очевидных неприятностей, несет с собой и множество преимуществ: больше свободного времени, более глубокое понимание окружающего мира и более философский взгляд на него, меньшее желание вылезти из кожи вон, чтобы стать лучшим и самым успешным. Зато куда большее стремление взращивать и укреплять по-настоящему важные личные отношения.
Мысли моих собеседников относительно красоты и ее связи с возрастом также очень разнились — их теперешняя внешность имела для них отношение лишь в той степени, насколько она была для них важна в молодости. Так, те из них, кто в молодости считались красивыми, или, скажем, отличались атлетическим телосложением, и гордились этим, испытывали куда большее сожаление по поводу своей нынешней внешности и телесных проблем, чем те, чья уверенность в себе и чувство завершенности зависели от других, куда менее зависящих от времени и внешнего воздействия, факторов.
Одна из моих собеседниц, к примеру, была и остается по сей день писательницей и автором колонки в местной газете. Когда я спросила ее, печалит ли то, что она постарела, она ответила мне: «Да не особо. Я никогда не была красоткой, так что нет». Те же, кто испытывал более сильные негативные эмоции в отношении старения, почти все признались мне в том, что пик этих негативных эмоций пришелся на то время, когда им было за 70 лет, и с тех пор постепенно снижался.
Та же женщина, которая сказала мне, что ее совершенно не волнует то, что она выглядит старой, также рассказала мне, что она боится вовсе не смерти, а умирать. И между первым и вторым действительно огромнейшая разница. Она верила в загробную жизнь, что вполне ожидаемо от человека, регулярно ходившего в церковь. Она знала, как знает глубоко верующий человек, что после того, как она умрет, высшие силы так или иначе о ней позаботятся, и потому ее куда больше волновало время непосредственно перед переходом в иной, лучший мир.
Не прикует ли ее судьба к больничной кровати, окружив путаницей трубок, капельниц и иголок? Будет ли она узнавать родственников и друзей? Не будет ли она испытывать постоянную боль до самого конца? В общем, то, что она постарела, ни капельки ее не беспокоило, пока это не начало воздействовать на ее жизнь все более и более негативным образом — а этого, как она сказала, пока не случилось. Более того, как она сказала, старость дала ей кучу преимуществ: больше свободного времени, более глубокая перспектива, меньшее стремление во что бы то ни стало обставить окружающих и стать первой во всем… Кроме того, она поняла, насколько важны для нее определенные люди и личные отношения с ними.
То, насколько важным для счастья все мои собеседники считали личные отношения, застало меня врасплох и изрядно удивило. Как человек, нацеленный на построение своей карьеры, я в настоящее время трачу куда больше времени и энергии на работу, чем на личные отношения с другими людьми. И когда представляю свое будущее, в первую очередь думаю о том, чего я смогу добиться в этом самом будущем, чем о том, какими будут тогда мои отношения с теми людьми, которые для меня важнее всего.
Но люди «за 90», с которыми я пообщалась, в своих рассказах делали упор совсем на другое. Оглядываясь на свою жизнь, они понимают, что их радость и сожаления, как правило, не имели никакого (ну, или почти никакого) отношения к их карьерам, зато имели отношение к их родителям, детям, супругам и друзьям.
Попросту говоря, когда я спросила у одного пожилого человека «А не хотелось бы вам, чтобы вы добились большего за свою жизнь?», он ответил мне «Нет, мне хотелось бы, чтобы в ней было больше любви».
И все это заставило меня об очень и очень многом задуматься. О нет, я вовсе не собираюсь отказываться от своей работы ради того, чтобы больше времени проводить со своей семьей, ведь я понимаю, что успешная карьера и финансовая стабильность также являются важными факторами, влияющими на ощущение довольства жизнью. А это, в свою очередь, воздействует на семейное благополучие. Но я обрела возможность взглянуть на свою жизнь совершенно с иной точки зрения, и теперь в хаосе тянущих меня в различные стороны приоритетов, могу сосредоточиться на том, что действительно важно.
Я вовсе не обязана проводить вечера над тем, чтобы сделать мою проповедь лучшей в мире, если я могу потратить часть моего времени на то, чтобы поиграть со своим сыном. И… моему мужу не нужна самая высокооплачиваемая работа, на которую он способен, если в результате я смогу проводить с ним больше времени.
Однако самым сильным воздействием, которое оказали на меня эти беседы, стала вовсе не смена приоритетов… а то, что я больше не боюсь стареть.
Признаюсь, до того, как решила поговорить с этими людьми, я безумно боялась стать старой, пассивной и просто существующей. И я поняла, что именно это мотивировало меня на то, чтобы провести это небольшое исследование. Раньше мне казалось, что пожилые люди теряют свою искорку, стремление и тягу к жизни… Но это далеко от истины. Это не «старики, которым уже ничего не нужно». Это просто люди, которые все еще радостно смеются, влюбляются, словно школьники, и отчаянно стремятся к счастью.
Переклад статті What Do 90-Somethings Regret Most? via Клубер
